Месть  - Виктория Шваб

Эли опустился на койку, прижался спиной к стене и стал ждать.

XIV

Двадцать три года назад

Второй дом

Оповещение сработало.

Той ночью Эли прибыл в дом Руссо с набитым одеждой рюкзаком и пониманием, что это лишь временная остановка. Место, где можно переждать, пока власти разыскивают родственника, который согласится забрать сироту.

Миссис Руссо встретила его у двери в халате. Было уже поздно, и дети – пятеро, в возрасте от шести до пятнадцати лет, – уже спали. Она взяла рюкзак Эли и повела его внутрь. Дом был теплым и мягким, жилым, поверхности потертыми, края предметов изношенными.

– Бедняжка, – вздохнула миссис Руссо, ведя Эли на кухню. Она махнула ему, чтобы он садился за стол, а сама продолжила бормотать под нос. Ее голос сильно отличался от отчаянного шепота его родной матери. Мой ангел, мой ангел, ты должен быть хорошим, ты должен быть светлым.

Эли опустился на шаткое кухонное кресло и уставился на свои руки, все еще ожидая, когда шок придет или уйдет, в зависимости от того, что происходит. Миссис Руссо поставила перед ним дымящуюся кружку, и он обхватил ее пальцами. Было горячо, больно, но Эли не отстранился. Боль была знакомой, почти желанной.

«Что теперь?» – подумал Эли.

Каждый конец – это начало чего-то нового.

Миссис Руссо села напротив и накрыла его руки своими. Эли вздрогнул от прикосновения, попытался отодвинуться, но ее хватка была крепкой.

– Тебе, должно быть, больно, – сказала она, и… его руки горели от кружки, но Эли знал: она имела в виду более глубокую, более сильную боль, а вот как раз ее он и не ощущал. Во всяком случае, Эли чувствовал себя лучше, чем за все прошлые годы.

– Бог никогда не дает нам больше испытаний, чем мы можем вынести, – продолжала она.

Эли сосредоточился на маленьком золотом крестике у нее на шее.

– Но мы должны найти в боли цель.

Цель в боли.

– Идем, – сказала миссис Руссо, похлопывая его по руке. – Я постелю тебе на диване.

* * *

Эли никогда не высыпался нормально.

Полночи он слушал, как отец ходит прямо за дверью, точно волк в лесу за домом. Хищник, кружащий слишком близко. У Руссо было тихо, спокойно, а Эли лежал без сна, гадая, как восемь тел под одной крышей могут занимать меньше места, чем два.

Тишина долго не продлилась.

В какой-то момент Эли, должно быть, задремал, потому что проснулся от хриплого смеха и утреннего света и наткнулся на пару огромных зеленых глаз, что наблюдали за ним с края дивана. Там сидела самая маленькая дочь Руссо и смотрела на чужака со смесью интереса и подозрительности.

Четыре громких ребенка внезапно ворвались в комнату, устроив настоящий бедлам. Была суббота, и дети уже сходили с ума. Эли большую часть времени пытался держаться подальше, но в таком переполненном доме это было непросто.

– Странный тип, – сказал один из мальчиков, отталкивая его к лестнице.

– Он у нас надолго? – спросил другой.

– Будь добрым христианином, – предупредил сына мистер Руссо.

– У меня от него мурашки по коже, – сказал старший мальчик.

– Что с тобой не так? – требовательно спросила самая юная девчушка.

– Ничего, – ответил Эли, хотя не был уверен, правда ли это.

– Тогда веди себя нормально, – приказала она, как будто это было так просто.

– А нормально – это как? – спросил он, но девчушка раздраженно фыркнула и ушла.

Эли ждал, когда кто-нибудь придет и заберет его, хотя не знал, куда может поехать, но день прошел, наступила темнота, а он все еще сидел у Руссо. В одиночестве удалось провести только первую ночь. Его поселили в комнату к мальчикам, на запасной матрац в углу. Эли лежал там, со смесью раздражения и зависти слушая, как спят другие мальчики. Натянутые нервы не давали отдохнуть среди множества звуков.

В конце концов он встал и спустился вниз, надеясь урвать несколько драгоценных часов тишины на диване.

Мистер и миссис Руссо были на кухне.

– Что-то с этим мальчиком не так.

Эли замер в холле, затаив дыхание.

– Он слишком тихий.

Миссис Руссо вздохнула:

– Он много пережил, Алан. Он оправится.

Эли вернулся в комнату мальчиков и снова забрался в кровать. Там, в темноте, он прокручивал услышанное.

Тихоня. Странный. Мурашки.

Он оправится.

Веди себя нормально.

Эли не знал, что такое нормально, даже понятия не имел. Но он всю жизнь отслеживал настроение отца и читал молчание матери, улавливал, как воздух в доме меняется, точно небо перед бурей. Теперь он наблюдал за поведением сыновей Руссо, отмечая тонкую грань между юмором и агрессией.

Эли подметил уверенность, с которой старший шестнадцатилетний мальчик двигался среди своих младших братьев и сестер. Изучал бесхитростную невинность, которую изображал самый младший, чтобы получить желаемое. Следил, как лица отражают эмоции, такие как раздражение, отвращение и гнев.

Больше всего он изучал радость. То, как загораются глаза, различные оттенки смеха, дюжину вариантов улыбки, сияющей или мягкой в зависимости от природы удовольствия.

Эли никогда не знал, что существует так много видов счастья, не говоря уже о многих способах его выразить.

Но его учебу прервали. Всего через две недели пребывания у Руссо Эли снова выдернули и сдали на хранение уже другой семье в другом доме.

Веди себя нормально, сказала девчушка Руссо.

И Эли попытался снова. Начал с нуля. Имитация получилась неидеальная, но прогресс все равно был. Дети в новом доме все равно его обзывали, но характеристики изменились.

Уже не тихоня, робкий или странный, а непонятный, любопытный, настойчивый.

Вскоре появилась другая семья и еще один шанс.

Еще одна возможность узнать, изменить, скорректировать аспекты поведения.

Эли проверял свою игру на семьях, словно актер на публике, и использовал их отклик, мгновенную, постоянную обратную связь, чтобы отшлифовать свое представление.

Постепенно на смену непонятному, любопытному, настойчивому пришли очаровательный, сосредоточенный, умный.

И снова перемена.

Новая машина увезла Эли прочь, но в этот раз не сбросила его на попечение очередного прихожанина.

Нет, теперь Эли попал к родне.

* * *

Пятый дом

Патрик Кардейл не верил в Бога.

Он был племянником Джона, сыном той покойной тети, с которой Эли никогда не встречался. Патрик работал профессором в местном колледже, его женой была художница по имени Лиза. Они не имели детей. Эли некому было подражать. Ни завесы нормальности, ни шума, за которым можно спрятаться.